Различать где закончился мир и начался ты.
Вырастить в мушле любовь, как всему панацею.
Если гореть, то никогда не остыть
и коль оставаться, то оставаться целым.
Уж раз заряжать, то чтоб магазин всегда полон,
но если стрелять, то только в ответ, глазами.
Связывать жизнь - только лишь с аполлоном
с дерзкой бородкой, книгами и цветами.
Коль быть обвиненным, то только в излишке света.
Пытаться убить, то разве что слабость духа.
И не каблуками выстукивать по проспекту,
а по сердцам,
в себе замыкая круг.

Смеяться –
безудержно чтоб, трансцедентно, пьяно.
Уметь уколоть и связать, как вязальная спица.
А если играть -
то фортиссимо, не пиано,
и жить
так, чтоб перед выходом сохраниться.


© Катя Батушан, 2013

---

Рассвет- воспоминания-кружева
И память, словно мед янтарный, плавится -
Наших небес та юная посланница,
В её ладошках тает синева.

Раскинул сети белые туман,
Сердец плененных музой притяжение,
И правит балом снова вдохновение
Лианы рук обвили гибкий стан.

Луна танцует вальс над головой,
Канат любви безоблачно качается -
Уходит ночь, изысканная странница,
Душа давно плененная тобой.

Остался на губах пьянящий вкус,
Любви неповторимые мгновения -
И лилась снова музыка весенняя,
Растаявший от счастья нежный блюз…

---

Дом на холме

Его звали Селвинд Ветер. Он был рождён из иллюзий сна и полночной речной воды, и потому мог путешествовать между мирами. Легко. Свободно. Не оставаясь нигде слишком долго, и всегда принося с собой частицу ярких фантасмагорий Перехода и тёмную до горечи приторную сладость чужих желаний.
Он с радостью дарил всё, что у него было, ведь он был ветром, и у него не было ничего по-настоящему своего. Со странной настойчивостью он влетал в дома, и в души, в чужие сны, заполняя каждый пустой сосуд, и каждую трещину на стене кусочками нового смысла, небрежно распиханного по невидимым карманам брюк.

- Зачем? - спрашивали у Селвинда другие ветры. Ведь каждый ветер несёт тепло или холод, затяжные дожди или предвестие весны. А Селвинд только смеялся:
- Я тоже меняю мир. Я делаю его лучше... ведь всё лучше, чем пустота... - и снова тасовал обрывки чужих фантазий, словно колоду карт и нырял в новый мир, на запоминая надолго ни имён, ни лиц...

Он вообще считал функцию памяти излишней. Ведь достаточно того, что здесь и сейчас мир прекрасен и чудовищно ярок. Так есть ли смысл знать, что будет завтра или что было вчера? Есть ли смысл сравнивать неповторяющиеся мгновения?

Но однажды Селвинд пролетал над ноябрьским лесом. Земля была уже мертва, и от дыхания ледяного рая стыли пальцы. Хотелось сбежать отсюда побыстрей в октябрь молочных туманов, или, напротив, в хрустальность январских звёздных ночей... И Селвинд зачерпнул две пригорошни смертельного мрака и сладковатой гнили опавших листьев, чтобы в следующую секунду исчезнуть, но внезапно увидел на холме дом.

Это был очень обычный дом, ровно такой обычный дом, каким и должен быть дом на холме, в мире, где земля мертва. Обычными были сиротливо жавшиеся к его ногам обнажённо-больные деревья. Обычными были двери и ставни, грезившие грядущим покоем снега.
И... тем не менее, что-то было не так. Что-то было неправильное и тёмное. Словно картина, вспоротая наискосок острым ножом, а потом небрежно заклеенная обратно.
И Селвинд остался, и невидимой ласточкой нырнул внутрь.

Механизмы. Внутри дома были тысячи механизмов, и их состыкованные шестерёнки делали отмеряли окружающее пространство, делая его правильным, удобным и своевременным. Словно огромные часы.

Селвинд остановился посреди комнаты, оглядываясь по сторонам. Двери хлопали, запуская и выпуская обитателей дома. Серых безликих эльфов и троллей. Их эмоции, аккуратно пришитые к ботинкам, выражали страх, радость, негодование... но не были настоящими.
"Не были настоящими здесь" - понял вдруг Селвинд, и понял, что они просто проекции из какого-то другого мира, генерируемые всё тем же механизмом часов для того, чтобы сделать дом Жилым. Жилым обычным домом на холме.
Удобным обычным домом.
Ведь нежилые дома не бывают обычными или удобными.

Селвинд улыбнулся, и распахнул перед собой дверь, обходя комнату за комнатой, уже почти любуясь на эту подчёркнутую механистическую правильность. На движение шестерёнок и рычагов из серебристого матового металла. Пока не дошёл до последней двери, за которой движение стягивалось в тугой клубок.
Хотя, нет, напротив. Оттуда оно начинало свой бег, разворачиваясь тонкими механическими крыльями через весь дом и до внешних стен.
Селвинд легонько толкнул дверь кончиками прозрачных пальцев, и она открылась без малейшего звука, словно звук был отрезан, как неуместный.

Посреди комнаты сидела молодая женщина в тёмном платье, выводя на безукоризненно-ровном стекле пола серебристые линии тонкой кистью. На приход Селвинда она отреагировала не сразу. Медленно поднимая бледное лицо, и внимательно изучая колеблющееся в непривычном такте пространство.
Он оторвал её от работы, и она словно бы размышляла, хорошо это или совершенно неприемлемо.
И, наконец, тонко улыбнулась. Селвинд улыбнулся в ответ.

Странно, кажется он знал эту женщину, и вместе с тем видел впервые. И впервые любовался её идеально правильной размеренной красотой. Той красотой, что присуща снежинке с её уникальностостью линий, бесконечным изяществом и безукоризненной симметрией.
- Меня зовут Селвинд - наконец представился Селвинд, протягивая женщине алую розу.
- Здравствуй, Селвинд. - она снова улыбнулась, останавливая свою работу и принимая цветок. Рука женщины была тёплой, а, значит, вопреки ожиданиям, перед ним было живое существо, а не проекция или иллюзия.
Это удивило Селвинда, ведь живые существа не могут жить в Обычном доме на холме. И, тем более, не могут его создать.

Ветер потянулся вперёд, привычно разглядывая каждый узоры чужой души. Но натолкнулся на тёмное защитное стекло бутыли, скрепленной для надёжности металлическими скобами из того же матового серебристого металла.
- Мне кажется, мы знаем друг друга очень давно.
Женщина кивнула, рассыпая по плечам сияющие пряди своих тёмных волос.
- Да, Селвинд, ты же читал мои сны.
Он на мгновение замер, пытаясь вычленить из памяти то, чего никогда не пытался в ней удержать, но женщина спасла его, заполняя паузу своим красивым спокойным голосом:
- Тебе нравится мой дом? Хочешь, я покажу тебе все комнаты?
И, не дожидаясь ответа, она потянула его за собой, по длинным коридорам металлических сочленений. Назначение которых было столь ясным, очевидным и правильным, что совершенно ускользало от понимания Селвинда. Он мог видеть только трещины на стене. А трещина была в ней, в женщине, чьё тёмное платье струилось рядом. И Селвинд смотрел только на неё и видел только её стройный силуэт.

- Что ты ещё хочешь, Селвинд? - спросила женщина, когда они дошли почти до самого выхода, и снова вернулись в центральную комнату.
- Я хочу поцеловать тебя в губы - ответил ветер и нежно обнял женщину за плечи струями бахратистого воздуха, полного осенних звёзд и запаха вина, шороха платьев и шепота страстных ночных признаний.
- Целуй. - кивнула женщина - У тебя красивые сны. И мне нравится, когда ветер целует меня в губы. От зимнего ветра они так болезненно стынут, а от весеннего начинают пахнуть цветущими яблонями... А южный... южный приносит мне розы. Точно такие, как у тебя, Селвинд.

- Как у меня?... - беззвучно переспросил Селвинд, чувствуя, как начинает колебаться и падать вниз окружающее пространство. Он считал себя очень особенным, ни на кого не похожим раньше. Но для той, что обнимал он сейчас своими струями, он был только ветер. Один из пяти ветров. С которым так приятно целоваться в губы, как и с любым другим.
- Что-то не так? - спросила женщина, опуская голову ему на плечо. И Селвинд со странным удовольствием ощутил запах её сияющих тёмных волос.

- Я всё исправлю - пообещал Селвинд, обнимая собеседницу чуть крепче. - Ты полюбишь меня, и будешь отличать от всех других ветров.
Но женщина только покачала головой. И Селвинд вдруг понял, что она не лжёт, и не пытается притворятся. Она не любила, и не полюбит его, как не любила всех других.
И ещё вдруг понял, что совершенно ничем не сможет её удивить, ведь тёмное стекло на её душе слишком крепко стянуто металлическим обручем.
И испугался, что, может, на самом деле, там внутри, нет ничего, кроме этой проклятой трещины...
Разве что... разве что он мог стать тем единственным, кто разобьёт эту её столь ревностно хранимую душу, причинив смертельную боль, но... единственным ли, если так крепки металлические скобы?

- Я всё исправлю - пообещал Селвинд ещё раз, покидая Дом на холме. Он не знал сейчас, сколько правды в этом обещании. И что точно движет им, любопытство, удивление, задетая гордость, искра настоящей, хоть и очень неуместной любви... Но знал точно, что все его маршруты теперь замыкаются здесь.

(с) Плотвичка

---

ЛЮБИМЫЙ ГОРОД

В далекий край товарищ улетает,
Родные ветры вслед за ним летят.
Любимый город в синей дымке тает -
Знакомый дом, зеленый сад и нежный взгляд.

Пройдет товарищ все бои и войны,
Не зная сна, не зная тишины.
Любимый город может спать спокойно,
И видеть сны, и зеленеть среди весны.

Когда ж домой товарищ мой вернется,
За ним родные ветры прилетят.
Любимый город другу улыбнется -
Знакомый дом, зеленый сад, веселый взгляд.

© Н. Богословский

---

ночь раздевает и переводит на "ты".
здравствуй, мы же знакомы две сотни лет.
человек зачастую есть то, что пытается скрыть -
свет,
а значит - отсутствие пустоты.


© Катя Батушан, 2013

---

Январский ветер забрался не то что под свитер, а под ключицы,
И ты идешь в гости, сама не зная, что может теперь случиться,
Когда одинаково славно поется, плачется и молчится
В компании тех, кого видишь всего второй или третий раз,
Где много улыбок, смеха и даже любви, а тебе все мало,
И ты, улыбаясь, пытаешься снег вытряхивать из карманов,
Зная, каждая женщина тебе здесь сестра и вторая мама,
А каждый мужчина - друг и любимый оболтус-брат.
Но ты принесла эту боль, этот ветер, спрятанный под одеждой,
Внутри тишина: не осталось ни слов, ни доводов, ни надежды,
Но здесь невозможно плакать, не хочется спрашивать больше "где ж ты?",
А хочется танцевать, смеяться, печь пироги и варить узвар.
И ты до последнего держишь себя в руках, на ладонях, в пальцах,
А после всего вдруг разом снимаешь с себя и броню, и панцирь,
И как хорошо, как нелепо и как же правильно просыпаться
В компании тех, кто почти случайно тебя позвал.
©Rowana:

---

Допустим, я засыпаю, иду к пятну слепящего света,
Ты встречаешь меня у врат
И говоришь: ты во что вообще одета?
Это что, скажи, за разврат?
Это что за майка мятая у тебя?
И почему из швов торчит бахрома?
Тут все апостолы ежесекундно скорбят,
глядя на этот кошмар!
И я улыбаюсь, конечно, так, ни о чём,
Ковыряю белоснежную землю ногой
И соглашаюсь примерить тот пиджачок:
У пятого облака, модный и недорогой.

©Дана Сидерос

---

))

Киберпанк
Зацветают в подворотнях стеклянные розы, подрастают черенки бейсбольных бит, выезжает на работу уголовный розыск. Кто-то нынче будет убит. У меня бутылка виски и в наушниках Шуберт. Вероятно, я мутант, замаскированный крот: мне ни буквы не услышать без вагонного шума -- буквы водятся только в метро. Там по каменным ходам, по электрическим жилам машинист восьмистопную гоняет строку... Но с тех пор, как прошлым летом метро затопило, мне так глухо здесь, наверху. Мир чудовищно светел, омерзительно розов, мостовая днём горяча, я стараюсь не шуметь и маскируюсь под прозу, приблизительно как сейчас. Временами на закате, чтобы как-то согреться, чтоб проклюнувшийся текст слегка окреп и подрос, я стучу по батарее, выбиваю ритм сердца, имитирую лязг колёс.

©Дана Сидерос

---

Ты думаешь: когда увидишь его,
кровь твоя превратится в сидр,
воздух станет густ и невыносим,
голос - жалок, скрипуч, плаксив.
Ты позорно расплачешься
и упадёшь без сил.
А потом вы встречаетесь, и ничего:
никаких тебе сцен из книг.
Ни монологов, ни слёз, ни иной возни.
Просто садишься в песок рядом с ним,
а оно шумит
и омывает твои ступни.

©Дана Сидерос

---

Один мой друг завел себе ангела,
настоящего,
с белыми крыльями и тревожным светом в груди.
Ему предлагали рыбок, кота, гигантского ящера –
не брал: рыбок целое море, а ангел – всего один.
Нормальный попался ангел:
красивый, послушный, ласковый.
Слегка мелковат, но зато освещает комнату в темноте
и балует всех под вечер такими сказками,
каких человек не сложил бы,
да и не захотел.
Мой друг недавно устроился
на вторую работу.
Ангел в доме – не мышка, в содержании дорог.
Он же видеть не хочет супов, котлет и компота,
ему подавай нектар,
креветки,
пармезан в помидорах.
Он пьёт только чистый виски,
спит исключительно сидя,
но чтобы кто-нибудь рядом всё время стоял
с опахалом.
Друг мой стоит.
Сдувает пылинки.
Всё в наилучшем виде.
Недавно они завели грифона, будто забот не хватало.
Я временами ворчу, говорю, зачем тебе это?
Пользы ведь от него никакой, зато по горло возни.
Друг молча смотрит.
В усталых глазах – острые блики света.
И что-то такое...
такое...
Не могу объяснить.

©Дана Сидерос

---

))

Яшка
Здесь, в лагере, все выглядят одинаково: короткие шорты, пилотка с клеймом отряда. Вот мы наблюдаем девятилетнего Якова, он каждое лето здесь - три месяца кряду. Его отправляют в лагерь почти с пелёнок: бюджетное место, кормёжка, присмотр, "зарницы". Угрюмый с виду, а так нормальный ребёнок... ну, разве что незнакомых слегка боится. Цепляет старших меткими злыми фразами, но вежливо, не хамит, меру знает четко. У Якова волосы иглами дикобразьими торчат, не желая укладываться в прическу. У Якова горб на спине, глаза цвета чая, лицо неподвижно, как будто из монолита. Вожатые с удовольствием отмечают, что сверстники не смеются над инвалидом. Напротив, заботятся, лезут вон из кожи: кровать у окна, лишний завтрак, кивки, объятия...
У Якова при себе настоящий ножик, и он никогда не стесняется применять его. У Якова меткий удар и такая силища, что можно вбивать в промерзшую землю сваи, а то, что никто вожатым не доносил ещё, так он обещал прирезать, если узнает.
У Якова в голове закипают замыслы, он тащит их к речке, глядит на мутную воду, высматривает русалок в прибрежных зарослях.
Ему суждено прожить сто четыре года: стать доктором двух наук, написать три повести, которые, разумеется, все читали, быть битым за гонор и горб, за напор и стиль, за яркие необязательные детали.
Стать знаком и эталоном, классиком жанра, на каждом фуршете расхаживать с новой спутницей.
Стать дедом без внуков, едким, сухим, поджарым, ночами ждать, когда потолок опустится и станет тягучей бездной, чтобы вобрать его.
Вот вынырнули русалки, зовут купаться. Он должен быть в корпусе до половины третьего, купаться сегодня не выйдет - уже два двадцать. Он вскакивает и мчится через кустарник по узкой тропинке к секретной дыре в заборе.
Он будет владельцем замка с конюшней, псарней и лестницей, уходящей с порога в море, он будет покорен логосу безучастному, он будет всевидящ, как многоглазый Аргус.
Но это потом, когда-нибудь, а сейчас ему неплохо бы пережить свой девятый август. Он точно знает: кто-нибудь да обманет, нельзя позволить себе ни одной промашки. Стальная бабочка у него в кармане мечтает о тонких крылышках и ромашках.

©Дана Сидерос

---

она приходит, если дело труба, и ясно, кто правит бал
неотвратимая как набат
спокойная, как аббат
в волосах бант
маленькая, грязная -- стыдоба
ненормальная худоба, трещинки на губах
когда она входит, затихает пальба, замолкает мольба
мужчины затыкают орущих баб, выключают гремящий бас
покидают кто дом, кто бар
собираются на площади у столба
или у входа в центральный банк
каждый знает: пришла судьба -- нужно не проебать
они оставляют дома женщин, детей и калек
каждый из них какой-нибудь клерк,
работает в городе много лет
водит древний форд или шевроле,
ковыряется по выходным в земле
ест по утрам омлет, вечером в баре орёт "налей"
пел в группе, но после как-то поблек...
и вот они идут в тишине и мгле,
как косяк дрейфующих кораблей
травы доходят им до колен, она ведёт их сквозь сизый лес
на обочине трассы среди пыльных стеблей
каждому вручает его билет
из ближайшего города -- на самолёт
на каждом билете -- косая черта
и причудливый красный штамп
каждая точка прибытия -- именно та
где приложение сил даст невиданный результат
воплотится мечта
нужно только выйти на трасу, поймать авто
не думать о том,
как дома будут роптать
заклинать возвратиться, круги топтать
о том, какая под ребрами пустота
улетает один из ста
как всегда, только один из ста
остальные становятся белыми, как береста
теребят рукава пальто
начинают шептать
что ещё будет шанс, что жизнь едва начата
и расходятся по домам, до второго шанса
не доживает никто

©Дана Сидерос

---

Кукла наследника Тутти

Наследник Тутти вырос и стал большим. Три толстяка в нем не чают теперь души, наследник с железным сердцем жесток и глуп. Кукла наследника Тутти стоит в углу. «Потанцуй мне, Суок, как будто я снова мал, как будто я никогда тебя не ломал. Сердце стучит, часовой механизм идет. Оружейник Просперо пойман и осужден» . Суок отвечает: «Тутти, ведь я больна. Мы с тобой танцевали, потом началась война, ты сказал мне, я плохо танцую, я не о том пою. Ты приказал стоять здесь – и я стою». Наследник злится и повышает тон, в парадную залу кондитер выносит торт, три толстяка с любопытством глядят на дверь.
Доктор Гаспаро, скажи мне, куда теперь?

Под канатом на площади снова стоит толпа.
Я пройду даже там, где каждый второй упал.
Лихорадит город, наследник лежит в бреду.
Улыбнись, мой мальчик, ты видишь, как я иду?

Кукла поет, сердечко ее стучит. Оружейнику в клетку наутро несут ключи.


© Кот Басё, 2013

---

Я хотела бы нежность,
как каплю росы на ладони,
Донести осторожно в тобой
зачарованный край
И тебе подарить.
Пусть в той капле навеки утонет
Обреченная горечь
ненужного слова - прощай.
Я хотела бы стать для тебя
хоть немного роднее,
Отражая в глазах пониманья
бесценного свет.
Согревая теплом,
не просить ни о чем я умею,
Даже если «люблю»
не услышу вовеки в ответ.
Я хотела бы, правда,
остаться с тобой и оставить
Словно след метеора,
заветную память души.
Но, наверное, мне ничего…
ничего не исправить.
И единственный выход:
быть сильной,
смеяться и ЖИТЬ!
Я хотела… Да только кого оно,
в общем-то, тронет -
То желанье мое,
подкрепленное призрачным - бы...
Но ту каплю росы в чуть дрожащей
и нежной ладони
Протяну я тебе
на изломе капризной
судьбы…

©Марина Цветаева

---

Хочу поцеловать твои стихи...
Прозрачных линий тонкие движенья –
Как дальних звёзд цветные отраженья
На дне твоей души, прозрачной в штиль...
Хочу поцеловать твои стихи –
Такая в них отчаянная нежность,
Разлившаяся музыкой безбрежность
Улыбкою мерцающей строки...
Хочу поцеловать твои стихи.
Мне этот сон привиделся когда-то:
В нём стал огонь отцветшего заката
Печалью, терпко-сладкой, как духи.
Хочу поцеловать твои стихи...
Весны и осени загадочные звуки
И неизбежность в вечности разлуки,
Всем грешникам прощающей грехи...

Radiance

---

Она идёт по жизни не спеша
С открытыми доверчиво глазами,
А жизнь, призывно картами шурша,
Выбрасывает королей с тузами.
Какие карты и какая масть
Ей под ноги всегда ложились сами…
Не трогают ни должности, ни власть -
Она не верит в сказку с чудесами.
Расписанных заранее ролей
Она зачем-то смело избегает.
Зачем ей лживость страстных королей?
Она дорогой избранных шагает.
Её друзья – её стихи, мечты,
Её кумир – смешной, весёлый комик.
Настанет день, она сожжёт мосты
И карточный такой нелепый домик.
И, цель увидев на краю небес,
Она других путей не выбирает.
Те карты, что подбрасывает бес
Ей ангелы с дороги убирают.
(с)Radiance

---

Слез непрошенных жемчуг с ресниц собирая губами,
Боль твою заплету в ожерелье ажурное строф.
Я спою лебединую песню твоими словами
На серебряных струнах щемяще натянутых строк.
(с)

---

)

И там тебя встретят оба, на звезды тусклые косясь и читая свиток твоей судьбы. Но вдруг заиграет тихо такая музыка, ради которой захочется все забыть. Да, время и место для песен не подходящее, ты злишься, но держишься, думаешь не о том. И дьявол мешает сонорные и шипящие, из жизни твоей вынимая их, как лото. Ты сам понимаешь, куда тебя – знал заранее, и нечего спорить – прошло уже столько дней… А музыка бьется внутри, нарушая правила, которые сам себе выдумал на земле. А музыка бьется… И ты отпускаешь музыку – в себя, неприступного. Камни твои круша, свободной рекой летит по ущелью узкому небесная музыка… Или твоя душа. Печалью выходит – так, что не знаешь, пусто ли внутри… Только думаешь: счастье мое, играй!
И Бог улыбается: если ты можешь Чувствовать, тебе откроют даже ворота в рай.

©Кот Басё

---

Нет, конечно же здесь не предвидится слез.
В земли мои не захожи ни боги, ни римляне.
И столь внезапный наш с тобой симбиоз
не имеет имени.

Не сорвутся строчки мои о тебе в переплеты проз,
не сорвется с губ твоих поцелуй,
ледяная кровь не вскипит от шепота,
потому что один из нас слишком крепко сжимает руль,
а второй неразлучен с ветром и конским топотом,

потому что один из нас слишком туго прижат ремнем,
по рукам и ногам связан сводкой общественных правил,

но он может рискнуть,
ответив на ход конем
неожиданным, но ожидаемым поворотом
на горный гравий.
© Катя Батушан

---

Я не пишу о тебе стихи.
Я о тебе рифмоблудствую.
Это игра с тремя из стихий –
огненной, водной и с чувствами.
Город спит – изможден и устал.
Город еще не знает,
я его мысли читаю с листа
робко, будто нагая
в колкие воды неспешно вхожу,
брошена в дрожь от холода.
Будь осторожен с мыслями, друг.
Ты живешь в этом городе.


© Катя Батушан, 2013